Москва, Зубовский бульвар, 1965 год
– Арсений Тимофеевич, а как в НКВД узнали об этой инструкции? – профессионально-благожелательным тоном опытного журналиста спросил хозяина квартиры молодой человек с опрятной окладистой бородкой, аккуратно окаймлявшей его полное лицо. Одетый в модную белую рубашку тончайшего полотна с узким галстуком, он удобно расположился в кресле и держал в левой руке давно погасшую трубку. Раскурить ее заново ему было некогда. Правой рукой он быстро делал какие-то пометки в блокноте, придавливая его топорщившиеся страницы то рукой, то этой самой трубкой.
Хозяин квартиры, похожий то ли на казаха, то ли на калмыка, мужчина лет семидесяти, сидел напротив и одет был еще более щеголевато – в костюм с бабочкой и торчащим из нагрудного кармана бордовым платочком. В ответ он только с удовольствием пыхнул своей маленькой трубочкой и мечтательно посмотрел в окно. Там, в московском летнем мареве угадывался Крымский мост. Старик перевел взгляд на сражающегося с непослушными листами молодого собеседника, слегка улыбнулся, встал и подошел к книжному шкафу, занимавшему всю стену солнечной комнаты. Длинные сухие пальцы ласково перебегали от одного книжного корешка к другому, в какой-то момент показалось даже, что он забыл, зачем встал, и, лишь случайно оказавшись у стеллажа, гладит стоящие переплеты и вот-вот начнет с ними разговаривать, как с домашними животными. Но вместо этого хозяин ловко выудил небольшую книжицу в картонной обложке.
– Вот. Возьмите, Юрий Владимирович, – он протянул ее бородачу, – самый обыкновенный блокнот, но точно лучше вашего.
– Чем же? – с удивлением, но без всякого намека на обиду спросил собеседник. За год общения с этим человеком молодой журналист четко уяснил, что обижаться нельзя. Обижаться на него глупо и непродуктивно, хотя он бывает исключительно жестким в высказываниях и поступках, непреклонным, и хуже того – на первый взгляд непоследовательным. Но только на первый взгляд. Проходило время – иногда много, а иногда достаточно было и нескольких минут – или стоило случиться событию, которого Юрий не ожидал, как вдруг оказывалось, что Арсений Тимофеевич говорил или делал что-то, как будто знал, что и как именно произойдет. Казалось, что он примеривает свои высказывания и линию поведения не под текущие обстоятельства, а под будущее. К этому нелегко было привыкнуть, но усилия того стоили: взгляды собеседника могли после этого измениться кардинально и навсегда.
– А вот смотрите. В отличие от вашей замечательной книжицы (должен признать, очень милой, а я, как вы помните, люблю красивые вещи), мой, то есть теперь уже ваш, блокнотик много проще. Но у него есть две важные функциональные особенности. Во-первых, он переплетен по верхнему обрезу, а не по левому. Когда вы пишете, вам не придется мучиться, все время придерживая то левую, то правую страничку, чтобы он не закрылся, – Арсений Тимофеевич произносил слова своим приятнейшим баритоном с уже почти исчезнувшим в Москве дореволюционным «прононсом», отчетливо выговаривая шипящие и умягчая их: «страничьку», «конечьно», «прощьче». – Взгляните, когда вы начинаете писать, предыдущий лист, оказывается, сверху и не так мешает.
– Действительно, – хмыкнул Юрий Владимирович, – но мне не очень-то и мешает…
– Это еще не все. Я ведь не договорил. Первая и главнейшая особенность такого блокнота состоит в том, что ваш собеседник не видит, что именно вы пишете. Для этого достаточно лишь слегка пальцем придерживать обложку – вот так – и все: вы закрываете свои записи от слишком любопытных глаз.
– Да, верно. Я как-то даже и не подумал…
– Совсем не обязательно, чтобы ваш собеседник знал, что вы записываете – за ним или для себя. Поверните блокнот к нему корешком и чуть приподнимите обложку – ваши записи в безопасности на время беседы. Это просто.
– Хм. А что во-вторых?
– Во-вторых, чуть сложнее и, надеюсь, вам никогда не понадобится. Смотрите, этот блокнот мне привез недавно один японский журналист из Токио. Кажется легким, но довольно тяжелый, не правда ли? Это из-за того, что бумага хорошая, очень плотная и дорогая. Если писать в нем перьевой ручкой или карандашом, но не сильно надавливая, на следующей странице не остаётся никаких следов. Конечно, с помощью специальной техники при необходимости можно будет попытаться прочесть по незаметным глазу канавкам вдавления, но… это, если есть техника. Сделайте запись, которую не хотите оставлять в блокноте, не нажимая на ручку, потом вырвите листок и сожгите. На следующей странице ничего не видно. По-моему, очень удобно для писателей-детективщиков и журналистов, не правда ли? – И, явно довольный собой, Арсений Тимофеевич снова пыхнул благоуханным облачком табачного дыма.
Бородач Юрий энергичными движениями крепких толстых пальцев пролистал блокнот и удовлетворенно кивнул:
– Да, действительно, какими важными могут быть мелочи! Спасибо, интересный урок для меня. – Он бережно убрал блокнот в стоявший у ног портфель и снова взялся за ручку. – Но что же с инструкцией подполковника Накаямы?
– Сколько знаю вас, Юрий Владимирович, столько поражаюсь вашей энергии и хватке, – добродушно засмеялся хозяин, доставая трубку изо рта, – как долго и о чем бы ни шла речь, вы никогда не теряете нить беседы и не забываете, о чем мы говорим!
– Знаете, Арсений Тимофеевич, один американский писатель, а я очень люблю американцев – они все-таки, в отличие от нас, не расслаблены наблюдениями за внешней и внутренней сущностью мира, они умеют считать, а оттого бритвенно остро и точно мыслят. Так вот, один американский писатель говорил, что мастерство рассказчика состоит в том, чтобы умело скрывать от своей аудитории все то, что она хочет узнать. По крайней мере, до того времени, пока сам рассказчик не выскажет свои сокровенные мысли по широкому кругу вопросов, никак не относящихся к сути дела. Хотя, конечно, все, что вы говорите, к сути дела имеет отношение самое непосредственное.
– Я тоже очень люблю американцев. Их сухой тип сознания как нельзя лучше подходит для детективной работы. Если бы не удивительное, совершенно потрясающее их зазнайство на всех уровнях – от каждого конкретного клерка, которого с детства учат говорить, что он лучше всех и поэтому всех победит, до страны, которая твердит то же самое, хотя до победы еще ох как далеко, они были бы идеальными розыскниками. Но мне, как вы понимаете, куда ближе японцы с их прогрессирующей по мере нарастания мастерства скромностью. Там, на Востоке, говорят: «спелый рис держит голову вниз». – Арсений Тимофеевич выпустил облачко дыма, посмотрел на книжный шкаф, немного помолчал, улыбнулся чему-то своему и продолжил, – приведенная вами цитата, вероятно из О. Генри?
– Верно. «Короли и капуста».
– Прелестная вещица. Инструкцию… Инструкцию пришлось выкрасть. У нас в НКВД поначалу о ней толком ничего не было известно. Ходили только более чем смутные слухи, что в недрах японского посольства появился некий секретный документ, представляющий опасность для всей нашей агентурной работы. Вроде бы в этом документе речь шла о попытках вербовок японских дипломатов с помощью «медовых ловушек». Знаете, что это такое?
– Да. Вербовка через угрозу компрометации с помощью женщин.
– Специально обученных женщин. Верно. Они были нашим оружием, одним из важнейших в борьбе с японской разведкой в Москве. Не единственным, конечно, но одним из важнейших…
1935 год, осень, Москва, здание НКВД на Лубянке
В кабинете начальника Особого отдела ГУГБ НКВД СССР было прохладно и сыро. После жаркого лета вроде и хотелось бы здесь расслабиться и отдохнуть, но сырость эта была какая-то неприятная, с душком. Сам хозяин кабинета недовольно тер руки, как будто пытаясь их согреть, и тут же массировал ладонями до красноты щеки и крупный волевой подбородок с глубокой ямочкой, которая приводила в расслабленное состояние духа дам, имевших счастье общаться с этим человеком вне службы.
Немного погодя, сам себе одобрительно кивнув, хозяин кабинета произнес:
– В конце концов, Марейкис, это ваша епархия. Агентессы подчиняются вам. Работаете с ними непосредственно вы. Ответственность за всё, повторяю: абсолютно за всё, что может с ними произойти, – голос комиссара задрожал металлом, – несете тоже только вы. От кого получена информация о документе?
– Агент «Ирис», плотно работающая с корреспондентом «Ямато симбун» Курихарой, услышала от него в неформальной обстановке, что военным атташе посольства подполковником Накаямой была зачитана вслух некая бумага, которая ставит под угрозу дальнейшую нормальную работу русских учительниц с японскими дипломатами. – Лейтенант госбезопасности Арсений Чен, больше известный тем, кому на Лубянке вообще полагалось о нем знать, как агент Марейкис, стоял навытяжку перед комиссарским столом, но при этом говорил и чувствовал себя так свободно, что хозяину кабинета стало как-то нехорошо, некомфортно.
– Плотно работающая… Эта ваша «Ирис» – та самая, что пытается работать с самим Накаямой?
– Так точно, Марк Исаевич. Подполковник Накаяма обратился к ней с просьбой давать уроки русского языка и ему. Читает, говорит и понимает он прекрасно, не хуже нас с вами, но просьбу свою мотивировал стремлением все время улучшать знания.
– Вот что, Марейкис. По Накаяме мы с вами работаем лично под руководством сами знаете кого. – Комиссарский палец показал куда-то неопределенно наверх. – Работаем в тесном сотрудничестве с коллегами с Арбата, опять же лично Артуром Христиановичем. Не то что разрушить комбинацию, хоть намек дать на то, что вся эта комбинация с японскими военными устроена нами и находится под нашим контролем, нельзя ни при каких обстоятельствах! Ни при каких, слышите?! Считаю необходимым вывести «Ирис» из-под Курихары, – комиссар коротко хохотнул, отчего вздрогнули и холодцом затряслись полные белые щеки, но тут же оборвал сам себя, – и пусть она работает только с Накаямой. Не зря же он попросил ее о помощи. Вот пусть помогает. Как умеет…
– С «Ирис» последние месяцы много работает заместитель начальника отделения…
– Без вас знаю. Заманилов в курсе. Он лично ведет разработку Накаямы и считает ее исключительно перспективной.
Марейкис непроизвольно сжал пальцы в кулаки. И без того неширокие глаза Чена сузились, отчего он стал похож на злобного буддийского божка.
– Не надо мне тут гримасы строить, – бросил комиссар, – представление о Заманилове у меня есть свое и вполне определенное. Он может работать продуктивно, вот и пусть работает, где партия приказала. Планы у него большие. Можно сказать, наполеоновские у него планы. А к Курихаре подведете другую… учительницу. Подумайте и к вечеру доложите Заманилову кого именно. Что предлагаете делать с документом? Бумагу Накаямы надо достать, но так, чтобы не впутывать «Ирис».
– Накаяма опять поменял печати на сейфах. Нужных оттисков у нас нет. Наши сотрудники на всех объектах докладывают, что замки он не трогал, а вот печати ему доставили из Японии, а мы прозевали их в вализах. Придется, Марк Исаевич, работать по Накаяме отдельно, но как, я пока сказать не могу. Ключи он носит в кармане брюк на одной связке с печатью. Если не задействовать «Ирис»…
– Не задействовать. Или… задействовать крайне осторожно. Как, пока сам не знаю. Идите и думайте. Быстро думайте. Завтра план изъятия документа из сейфа японского военного атташе должен лежать у меня на столе для утверждения.
– Марк Исаевич, через четыре часа в Москву прибывает некто Ватануки, якобы журналист, специальный корреспондент газеты «Осака Асахи». Я просмотрел подшивку за последний год, такой подписи не встретил. Очевидно, прикрытие. Шофер военного атташе Казимир Стефанович был целый день в посольском гараже, натирал машину воском, что делает только, если его передают для работы с послом, а сам Накаяма посещал Третьяковскую галерею, причем ходил туда пешком, но быстро вернулся. В контакт ни с кем не вступал. У меня есть ощущение, что они ждут этого Ватануки.
– А откуда этот… Ватануки едет?
– Из Варшавы. Больше ничего не знаем. Документы у него оформлены правильно, все чисто. По плану собирается пробыть в Москве месяц, потом по Транссибу во Владивосток и оттуда в Токио. Но очень похоже на инспекционную поездку резидента-фланера. Скорее всего, офицер Генерального штаба, проверяет европейские резидентуры. Помните историю с Касахарой?
– Да уж, такое забудешь, пожалуй… Чуть до войны дело не дошло. Честно говоря, если бы не ваша ловкость тогда. – Комиссар крякнул и потянулся к массивному серебряному портсигару с прикрепленной к корпусу табличкой «От Коллегии О.Г.П.У. за беспощадную борьбу с контрреволюцией». Взял в руку, показал Марейкису. – У вас ведь такой же?
– Никак нет, – бесстрастно ответил лейтенант, – у меня маузер. И я предпочитаю трубку.
– У меня тоже маузер, – рявкнул комиссар, – хватит мне тут… понимаешь. – Он бросил портсигар обратно на стол, задумчиво глянул в окно и подвел итог: – Поезжайте на вокзал. Вы же мастер ваших японских штучек. Сделайте так, чтобы вас никто не видел. Ни Накаяма, ни Стефанович, ни этот, как его…
– Ватануки.
– Ватануки. Посмотрите за ним. Как все закончится, мне доложите лично. Но задачу по замене ваших баб подъяпонских я с вас не снимаю. Более того, доложите одновременно по обоим пунктам задания.